Только между нами

Пока что действующие лица:

ПЕРВАЯ ГЛАВА
ВТОРАЯ ГЛАВА
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
ЛУЧ, весит как висит
ГОРОД, лежит уже тихо
ЛИСТ, летит
КУКЛА, зарыта во дворе; умерла
ДЕВОЧКА, всё забыла
ИМЯРЕК МУРАВЬЁВ-АПОСТОЛ, слепой свободолюбивый человек лет тридцати
ВЕЛЯ, молодой скромный призрак
ПОЭТ, имеет на руках тетрадь, в которую время от времени смотрит; время от времени, смотрит
ДЕЗЕРТИР
ПЁС ПОЛУДРЁМА
СУЩЕСТВА БЕЗ РОЛЕЙ
РОЛИ БЕЗ ПРЕДНАЗНАЧЕННЫХ ИМ СУЩЕСТВ, печальны
СУЩЕСТВА БЕЗ ПРЕДНАЗНАЧЕННЫХ ИМ СУЩЕСТВ

Действие вроде как происходит в троллейбусе, который первым приходит на ум, за окно которого смотрит человек, ничего не думает, видит снег, видящий своё первое солнце, по сугробам которого, пытаясь, но оставляя за собой только шрамы, бредёт к нам дезертир, который не в своей гимнастёрке, а в не-понять-чём, не в чёрных-пречёрных сапогах, а в бог-знает-чём, не в галифе, а в чёрти-чём… Внезапно он вскрикивает, одной рукой хватается за сердце, другой падает, штыком винтовки, легонько висящей на плече и напоминающей базовую геометрию, прорывает облако, четвёртой руки нет; оставаясь лежать с открытыми глазами, он напевает не-свою армейскую, считает снежинки, упавшие ему на лицо. Птицы с дерева на дерево играют быструю осень. Дороги нет. Реквизит в комоде. Здание старого театра. На улице осень, когда выйдете – убедитесь. На улице качели, на них я качаюсь только ночью, потому что я взрослая. На небе облако. На высоком кондукторском кресле сидит с веточкой в бороде, со светом в самых умных глазах, с улиткой билетиков на шее, с лапой на руке, водитель в оранжевой спецовке смотрит дорогу, не отвлекается, не двигаясь с места, на самом переднем сиденье Веля со снегирём в клетке, по трамваю вместо ламп горят свечи, под вашим сиденьем еловая веточка, по всему залу разносится миро, но вы слышите эхо, выключается и включается свет, светотехник среди вас грызёт ногти, Поэт стоит лицом к лицу трамвая. Шум, отрывается календарь. Как дерево показало свой возраст, потом из него показали возраст. Свечи укачивают тени укачивают свечи укачивают тени укачивают свечи тени только тени только тени. Здания театра почти нет. Мы в условном храме-на-словах. При желании со своих мест вы видите осень. При желании вам что-то мешает читать. При желании вы что-то почитываете. Мы ставим наспех. На самом заднем сидении то просыпается, то медленно засыпает Муравьёв-Апостол, у которого на погонах двубортной шинели хорошей зелёной ткани сладко спит полумесяц; он греет ноги о тёплые радиаторы. Сердце его в смятении, как если бы он долго думал ответ. Сердце как у убийцы. На крыше троллейбуса, играя с высоковольтными проводами, кондуктор с непобедимым видом читает книгу. Много, по-видимому, книг. Сквозь крышу театра входит луч, он вместе с вами смотрит. Посмотрите друг на друга. Вы закрываете глаза и друг за другом воображаете церковь, погост, деревянные мосты, игру в мяч, небесные тела, колени с отёками, деревья, задумчивый взгляд на собственную тень, всё, чего касались руки, не свою тень, опыт, поцелуй, пустой дом, где вы – один/одна, долгий дом, руки мамы, сожаление, Бога в горле, вопрос ребёнка, тепло лампы, смех отца, розу лапы, тело своей любви, словесный ответ на долгий поцелуй, истощенное тело любви своей любви, долгую мысль, извлекающую одно слово, холм за холмом, туман над светлой дугой тёмного неба, сухой лоб, зарытый худыми тенями голых деревьев, разочарование в простоте, треньканье, щелкание тел. Треск, тепло тел. Посмотрели и забыли, пошли дальше и никуда не пошли. В принципе, вы можете выйти поиграть, ощипать снегиря, понюхать дым, заглянуть призраку под юбку, избить кого-то, отнять книги, выйти утром из дома натощак, купив по дороге молока, – это полезно – можете убить друг друга, тогда буду смотреть я. Ваши тела буду смотреть. Утону во сне ваших тел. Потом земля встанет, стряхнёт их, как снег, сны с себя и пойдёт. Можете убить друг друга во второй раз, если не в третий. Можете время убить. Время остановилось, как в детских мечтах. Троллейбус мог и не проявиться, остановка стоит наедине – за это время могла прийти первая любовь. Уйти могла, могла не заплатить за проезд, проспать, умереть могла. Все герои внутри вашей первой любви собрались на читку, в том числе вторая, третья, пятая главы. Ваша первая любовь меркнет, облокачиваясь на время, но в ней родилась жизнь. На время. Я останавливаю время, продолжая любить прах. С бельэтажа спускается ангел в высокой спине шинели. Дети воюют палочками; кто-то жульничает – не хочет умирать, разворачивается суд – кто кого убил первый. Приятней было быть мёртвым – не надо играть. Было отработано. Переверните сцену, смахните роли, чтоб мёртвый встал, а живые прилегли. Чтоб мы поняли, как трудно-легко. Шкафы открылись и из них посыпалась бумага и лохмотья. Перед входом в театр нет листов. За театром ни травиночки. Их убирают ботинки. И ещё кто-то будет.

ВЕЛЯ. За окном снег.

ИМЯРЕК МУРАВЬЁВ-АПОСТОЛ. Не могу представить белого света. Не хочу.

ВЕЛЯ. Человечек.

СОСЕД ПО РЯДУ. (соседу по ряду; показывая на вас) …яык аглатил…

ИМЯРЕК МУРАВЬЁВ-АПОСТОЛ. Всё тоже самое. Касания – мои глаза, мои пальцы видят (смотрит на руки), вытянуты они, вижу сквозь длину как они видят вещи. (пальцами показывает глаза) У меня подвижные мысли. Я люблю только как ты есть.

ВЕЛЯ. Птичка, дурачок, грустишь!

ПОЭТ. Словно друг друга не слышите. (и обратно в тетрадь).

ВЕТОШЬ ПОДМОСТКОВ. Они и не слышат, они на разных уровнях. Подростков и правда не понимают. Муравьёв-Апостол, как серафим, у него всё тело в глазах, тысяча глаз на его теле. Она призрак.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ

виден только собачий лай

ПЕРВАЯ ГЛАВА. Я сижу на качелях, я качаю ночь, потому что я взрослая. Мы с ночью качаем качели. Если я пойду дальше, то исчезну. В любом случае. Ветер-лицедей; захотел – сыграл листья, девушку, в которую влюбился только за запутавшийся в ногах, как пёс-язык, ветер. Забыла, зачем сижу на качелях, снимая с головы Авессалома ветра свои волосы, пока он спит на ходу на плечах. Небо пустое, ни следа, ни тьмы, ни облака. Там ничего. Ну и подожду. Сейчас встану небом. Ногами вперёд, телом ветра, как птица в походе, стоит (такой же дурак, как и человек) прохожий и смотрит на конфликт жука-гусеницы. Идёт, в голове как бы капает кран, выпрямляет плечи человек, поднимает голову, ничего не меняется. Воды давно нет; на границе с октябрём растёт дождь. Спит в себя голубь-монах, вокруг него не дышится. Двигаться можно только ему; я, как война, иду дальше и перечу себе на словах с собой, неожиданно замечая, как отчетливо пахнет осень.

за деревьями ей аплодируют огни и листья

ВЕЛЯ. Ты меня слышишь?

ИМЯРЕК МУРАВЬЁВ-АПОСТОЛ. Ни не, ни ни.

ПОЭТ. (*с неожиданной интонацией) –
(тихой диссонирующей ассоциацией)
Я могу как идиот
Задержаться за рукой
Стены́ сте́н за сте́ны стен и
дружба и
вместо себя у меня ничего за глазами

За окном в который раз поёт птица. Вдоль путей от станции до станции разводят костры, подыскивают камни, жарят рыбу, дают кости собаке, отходят поезда, слышен высокий звоночек и неожиданный, как имя, гудок. И много людей внутри. Кто счастлив?

ИМЯРЕК МУРАВЬЁВ-АПОСТОЛ. Ты не поймёшь.

ВЕЛЯ. Я пойму.

ИМЯРЕК МУРАВЬЁВ-АПОСТОЛ. Не поймёшь.

ВЕЛЯ. Пойму.

ИМЯРЕК МУРАВЁВ-АПОСТОЛ. Это уже было

Да, мы уже читали это. Дети знают ответ.

ПОЭТ. …но это, конечно, было написано раньше.
Кукушечьих лет соловьиный лист
падает, душой не чувствуя
воробьиных ногтей на-вет-ках
Зимы

ПЕРВАЯ ГЛАВА. За церковью, похожей на призрака под одеялом, охранница спросила, кто оставляет на небе следы. Тем летом её девочка видела ангела, навестившего бабушку, когда та под вечер стояла перед зеркалом. Бабушка не заметила, потому что теряла зрение насовсем. Бабушкин ангел предназначался ей. Она сказала, я смотрела на неё с открытым ртом.

ЧЕРЕПАХИ.

ПЁС ПОЛУДРЁМА. Моя безумная, моя слепая, вера моя верность, любовь моя моя моя. Вернусь всегда.

чьему-то сердцу снятся сны

Смотреть на драку глазами глупой фарфоровой игрушки с воспалёнными глазами, пока не соберутся дерущиеся и не войдут к тебе

ДЕЗЕРТИР. Я насчитал 62573352 снежинок и мне лень это число называть; у меня не было времени, а сейчас есть.

Я. Открываю рот чтобы

И МОЛЧАНИЕ (удар ладонью по столу)