нейролептики, антидепрессанты, нормотимики, корректоры побочек и всё прочее, что нейтрализует наше страдание без вступлений в непритязательный клуб. все это, или не все сразу, или последовательно.

к.к. (исправлено из личных соображений)

(дефиниция-обидка)

Поводом для этого текста является терапевтическая ситуация субъективности, которая закономерно провоцирует выделение неполноценности в качестве объекта исследования, и, поскольку недовольство терапевтической ситуацией в предоставляемом здесь виде — есть недовольство, имеющее психоаналитический исток, — мы закономерно приходим к ситуации высказывания как верной локализации объекта рефлексии (спайка речи и неполноценности).

Терапевтическая ситуация характеризуется проблематичным удержанием в жизни на самостоятельной основе. Субъект, будь он несчастен или пребывай в прекрасном расположении духа, не особенно может участвовать в процессах, им же организованных и желаемых, без костылей ментального вспоможения. Он пытается понять, что с ним не так, почему у него «нет сил», силы становятся ресурсом «достаточно конечным, и если ты сделал 9 дел, то на 10-е дело просто не останется сил». Но силы нужны не только на дела, но и на то, что мы могли бы обобщенно назвать «присутствием» в имеющейся ситуации, которую в отсутствие сложных или простых задач не представляется желаемым созерцать и анализировать (она сама может представляться достаточно премиальной, но быть в ней нет сил, она-то норм, но...). Аналогичное наблюдается с чувствованием: от любви до легкого удивления — ощущение полагается избыточным, а покой столь же проблематичным. Субъектом вследствие этого организуется реанимационная система удержания его в рамках жизненного процесса, он начинает опираться на различные для него терапевтичные надбавки, слегка услаждающие его своей питательностью для жизни, а не вынесенностью из нее к некому Другому, наделенному своими неуправляемыми и излишними задачами. Субъект, не удерживающийся, полагает, что несчастье, а точнее ослабленность его, не имеет особенного смысла, вследствие этого пытается исправить ситуацию образом, не предполагающим усугубления его страданий, ведь дела имеют смысл (вроде), досуговое страдание имеет посторонний характер и должно быть отменено волюнтарно. Если я чувствую себя не столь замечательно, надо проявить ловкость, если я чувствую себя достаточно замечательно, следует проявить больше ловкости, если я чувствую, что слишком наличен, ловкость не должна знать пределов, и лучше крутануться в отчетливый узел, нежели проявить неудобство в страдании. Неудобство обыденной жизни, которое можно проинтерпретировать как частое следствие неудобств цивильных, полагается пугающим и несколько неожиданным, если мы уж начали жизнь в таком состоянии, то почему нам предоставляется неудобство чего угодно, такого быть не должно, и найти средство это исправить — это задача, работа, а значит, всё хорошо. Страдание, принявшее форму пристойного кресла, становится удовлетворением терапевтической ситуации, ключ которой — к недержанию себя в руках и выскальзыванию из формы, комфортность страдания, сделав его таковым, мы получаем желаемое.

Психоаналитическое недовольство данной ситуацией более чем закономерно: не следовать собственному страданию, полагать свой симптом бессмысленным, не чаять радости в негативности факта человеческого основания, в том числе основания речи? Это неверно, это не может быть занимательно, это нейтрализует (и много замечаний по поводу отсутствия исследовательского интереса по отношению к недовольствам). Закономерно, психоаналитическая оптика в современном ее философствующем изводе имеет что ответить на факт человеческого страдания в связи с речью (самое время уже вспомнить о ней), ведь субъект терапевтической ситуации, если и использует речь, то пытается хотя бы в некоторой мере ее размыть (психотерапия) или же полностью исключить из важнейшего статуса (психиатрия), заменив ее материалами из эпиграфа данного текста. Кроме того, человечек — говорящее существо, и это является тавтологией. Ведь лишь речь утверждает нечто в качестве существующего, говоря, субъект оказывается там или не там. Субъект — следствие собственных речевых актов и дления себя в крутящемся дискурсе (карусели бегства), а также прочерчивания собственной репрезентации в речевых связанностях. Всё получает свой статус наличного только в речи, но речь — следствие не-существования основания субъекта, он имеет в себе пропасть, которая вопиет о нужде основывания, и дабы не слышать ничего об этом, дискурлыканье льется самыми разнообразными способами, затыкая и обхватывая (ну, пытаясь) основывающую субъекта тревогу о его (основания) ускользании. Примерно это, если очень кратко и с нивелированием сексуального, психоанализ может ответить по поводу речи и человеческой полноценности. Т. е. человеческая неполноценность — есть действие речи, данное нам в любой ее форме, мы можем с этим делать только одно — исследовать речь, не давая ей распадаться, таким образом удерживая субъекта в пространстве безнадежного упоения. Эти онтологические наработки, которые, очевидно, не связаны напрямую с актуальной терапевтической ситуацией выскальзывания — ведь оно полагается бессмысленным, и нахождение места ему в эксплицитной онтологической системе (пусть и предполагающей клиническую процедуру) кажется избыточным субъекту терапии. Но если психоаналитическая оптика утверждает фундаментальную изъятость важнейшего из человека — и речи как следствия, — мы можем попробовать домыслить нечто о неполноценности и речевом с ней союзе. Если мы имеем неполноценность как факт, а также некоторый намек на речевое разрешение, можно попробовать и это.