Боль брака:

бедро и язык, возлюбленные,
отяжелённые ею —
она пульсирует в зубах

Мы в поисках соучастия,
а нас отвергают, возлюбленные,
все и вся

Это Левиафан, и мы
у него в чреве
в поисках радости, какой-нибудь радости
непознаваемой вне его

твари по парам в ковчеге
из этой боли.

Потому что во Вьетнаме видение Пылающего Дитя
множится, множится,
плоть в огне
не Христова, как то видел Саутвелл [1], проображая
Страсти накануне Рождества,

но всецело человеческая, и вторит, вторит,
младенец за младенцем, их имена забыты,
их пол не распознать в пепле,
подожженные, полыхают, но не испаряются,
не испаряются, как видение Его, но длятся,

зола на земле или жизнь
в стонах и вони на трех больничных койках;

поэтому мой четкий взгляд,
мой ясный ласковый взгляд, мой поэтический взгляд, данный мне,
чтобы он взывал меня петь,
затуманен.
Там катаракта застилает
мое внутреннее зрение. Или же чудовищное насекомое
проникло мне в голову и глядит
из моих глазниц множественным взглядом,

видя не единое Святое Дитя,
одухотворенно пылающее – фантазия об искуплении,
печь, в которой души выковываются в новую жизнь, –
но, как с конвейера, больше, больше бесчувственных фигур в огне.

И это насекомое (которого нет —
это мои собственные глаза все видят, насекомого
нет; там то, что я вижу)
не разрешит мне смотреть куда-то еще,

а если я посмотрю, увижу кроме тусклости и рассеянности
хрупкий, плотный, целый кусок недогоревшей плоти

[1] Левертов ссылается на стихотворение Роберта Саутвэлла “The Burning Babe", в котором образ пылающего младенца символизирует Христа, страдающего за грехи людей. Однако младенец у Левертов вполне себе реален: речь идет о знаменитой фотографии, запечатлевающей ужасы Вьетнамской войны. Девочка по имени Фан Тхи Ким Фук голая в ужасе идет по дороге, обожженная напалмом (прим. переводчицы)